2. Университет

Яремич С. П.

«В конце концов, что же тут удивительного? Разве нам неизвестно, что век Микеланджело, Рафаэлей, Леонардо да Винчи, скажем даже Рейнольдсов, давным-давно прошёл, и что общий умственный уровень художников поразительно упал? Конечно, было бы несправедливо искать среди современных художников философов, поэтов и учёных, но было бы законно требовать, чтобы они интересовались немногим более, чем делают, религией, поэзией и наукой».

Так говорит знаменитый французский писатель и выражает сожаление, что с редким из современных художников можно «разговаривать о Вергилии и Платоне». Такой упрёк, во всяком случае, нисколько не задевает Врубеля.

Пирующие римляне.1883 г.

Врубель был человеком редкого, и так сказать, индивидуально-сложного образования. Из гимназии он вынес, благодаря собственному увлечению, а также хорошему преподавателю, действительное знание латинского языка. Явление редкое у нас после Пушкинской эпохи, – Врубель, не будучи специалистом, мог читать в оригинале латинских поэтов и прозаиков. Как рассказывает сестра художника, Анна Александровна, Михаил Александрович читал ей в подлиннике и переводил Овидия и Горация. И он всегда отстаивал латинский язык; пишущий эти строки помнит, как защищая в споре классическую систему образования, сорокалетний Врубель стал хвалиться, что помнит латинские исключения, и начал декламировать знаменитую таблицу. И во всех областях мысли и вкуса Врубель обладал тем особым складом образования, которое было у великих поэтов начала ХІХ века и давало им такую сдержанность и исключительность.

Такая образованность не заключается, конечно, в одном изучении книг.

«Лучше всего знают то», – говорит один из самых острых и возвышенных умов ХVІІІ века: 1) что сам отгадал, 2) чему научился из жизненного опыта, 3) что узнал не из книг, но благодаря книгам, т. е. из размышлений, на которые они навели, 4) чему научился из книг или от учителей».

Недостаток образования большинства так называемых символистов заключается в том, что они пользовались только последним источником. Напротив, отличительная черта мысли Врубеля – это её глубокая жизненная сложность.

Пророк Моисей. Фрагмент (голова) росписи в Кирилловской церкви. 1884 г.

От университетского времени сохранились рисунки Врубеля – иллюстрации к Толстому и Тургеневу; они интересны, как указание на литературные увлечения Врубеля. Это Лаврецкий, Лиза, Анна Каренина и ещё иллюстрация к роману Болеслава Маркевича «Четверть века назад». Впоследствии Михаил Александрович, очень враждебно настроенный к Толстому, говорил, что «Война и мир» – последняя его хорошая вещь; в молодости Врубелю очень нравилась и «Анна Каренина». Вещи Толстого нравятся оттого, говорил Врубель потом, что читателю лестно узнавать в графах и князьях свои собственные черты и мысли. И Врубель прибавлял, что в молодости он сам увлекался тем дендизмом, который есть в произведениях Толстого. Как приверженность к светскому тону обращения, это увлечение сохранилось у Врубеля и впоследствии, но, вместе с увлечением светскостью и дендизмом, Врубель всегда сохранял всю ясность и простоту жизненной мысли. В том и состоит одно из ярких отличий Врубеля от декадентов, даже и талантливых, что он никогда не впадал в истерику манерности. Его академические и киевские письма к сестре, и вкусы его и мнения носят отпечаток ума поразительного по тонкости и, вместе с тем, ясности жизненного чувства. В этом сказывается преимущество высокой организации и истинной гениальности.

Автопортрет с гитарой. 1885 г.

Так сложно, разнообразно и тонко было психическое содержание Врубеля. И если он умел устоять среди всего этого многообразия, то это из-за того высокого строя в расположении планов, из-за той удивительной техничности, которые были в его духе и глазу. Тут необходимо отметить весьма значительный в умственной жизни Врубеля факт. Как говорил мне товарищ художника, Г.Х. Вессель, Врубель в первый университетский год начал изучать немецкую философию по Куно Фишеру, затем он перешёл к изучению Канта в его собственных сочинениях. Изучение Канта оставило глубокий след на всю жизнь Врубеля. Отсюда такая ясность расчленения жизни физической от жизни моральной, и сознание, что физическая жизнь с её обыденными потребностями – одно, а жизнь моральная, подчинённая неумолимому долгу, в котором нет ничего угодливого, чтобы льстило людям, – совершенно другое. И оттого такая мягкость, уступчивость, застенчивость в житейских мелочах дня и железное упорство в деле общего высшего направления жизни, которое великолепно иллюстрируется следующей мыслью Канта:

«Высокое достоинство долга не имеет ничего общего с наслаждением жизнью; оно имеет свой собственный своеобразный закон и свой собственный своеобразный суд; если бы то и другое захотели встряхнуть так, чтобы смешать их, и, как целебное средство предложить больной душе, они тотчас же разъединились бы сами собой; если этого нет, то первое не имеет действительной силы; если бы физическая жизнь приобретала притом некоторую физическую силу, то безвозвратно исчез бы моральный закон".