4. Киев

Яремич С. П.

Я был в Кирилловском монастыре, за четыре версты от города.

…Взоры и сердце с некоторым нежным и горестным чувством покоились на зелёных тенях дерев, окружающих монастырь, на мшистых гробных камнях на лоне тишины и уныния, которые обитают в кельях и в стенах монастырских. Сердце моё трогалось более и более. Это был час вечера.

«Путешествие в полуденную Россию в 1799 году».

Подряд на художественные работы в Кирилловской церкви был сдан Н.И. Мурашко – заведующему единственной в то время в Киеве рисовальной школы. Почти все подручные мастера, исполнявшие второстепенные работы по реставрации, были юные ученики школы. С Мурашко надо было входить в соглашение относительно размеров вознаграждения. Поэтому Врубель сейчас же по приезде в Киев явился к нему для переговоров об условиях. Вот как Н.И. рисует это появление в своих воспоминаниях:

«Молодой или, вернее сказать, моложавый человек, со светлым пушком на месте усов и бороды, среднего здоровья, даже немножко бесцветным лицом. Одетый небогато, с тёмно-серым маленьким брильком (шляпой) на голове, Михаил Александрович не производил внушительного впечатления, но его прекрасная петербуржская речь, его интеллигентность и ум скоро заставляли обратить на него внимание. При моей попытке с ним поторговаться насчёт оплаты – он, дескать, такой молодой ещё и я его не знаю, чтобы сразу платить ему столько же, сколько я платил его предшественнику – он возразил: «Я не так уж молод, я отбыл уже воинскую повинность, потом могу сказать, что я недурно рисую и у меня талант композиции». Такая прямота мне показалась чуть-чуть забавною, но его серьёзный вид при этом заставил меня задуматься и принять без дальнейшего спора его предложение, тем более, что мы контракта с ним не заключали».

Для Врубеля началась весна его самостоятельной художественной деятельности. Об этом времени он сохранил навсегда воспоминание как о лучшей поре своей жизни.

«Киев своим положением есть место совершенно живописное. От прежнего его великолепия остались одни богатые церкви. Четыре части города, находящиеся на горе и по долине, весьма обширны, но очень худо застроены».

Так охарактеризовала Екатерина ІІ, во время своего путешествия в Крым, «мать городов русских». При появлении Врубеля Киев был почти в том же виде, каким его нашла Екатерина ІІ в 1787 г., т.е. тихий, широко разбросанный, не особенно многолюдный провинциальный город. Повсюду были роскошные сады и среди них в пышной зелени утопали дома-особняки. Церкви в то время ещё сохраняли почти свой первоначальный вид. Романтическая атмосфера древне населённой местности, с древними памятниками искусства не могла не подействовать сильнейшим образом на живое воображение художника. Врубель со всей страстью окунулся в византийский стиль, образцы которого он нашёл в Софийском соборе, Михайловском монастыре и Кирилловской церкви. В этой последней, рядом с памятниками ХІІ века, ему суждено было оставить свои произведения, равные старым по духу понимания стиля, но бесконечно превосходящие их задушевной прелестью чувства интимности и глубочайшим проникновением в тайны художественных форм. Древние мозаики и фрески киевских церквей не имеют первостепенного значения, но в их стиле кроется настоящий художественный смысл великой школы. Смысл этот тотчас же был разгадан Врубелем с удивительной ясностью и свободой.

Много лет спустя Врубель сказал мне однажды:

«Главный недостаток современного художника, возрождающего византийский стиль, заключается в том, что складки одежд, в которых византийцы проявляют столько остроумия, он заменяет простынёй. Византийской живописи чуждо понятие рельефа. Вся суть в том, чтобы при помощи орнаментального расположения форм усилить плоскость стены».

В этой мысли Врубеля заключается практическое разрешение основного смысла византийского искусства. Уяснение основного закона даёт ему смелость с самого начала подойти к византийским образцам, как равный к равным. Как удивителен по своей стремительности этот переход от академической, хотя и усиленной, но всё же подчинённой работы к широкому и свободному разрешению совершенно новых задач!

Тем более удивительно, что среди окружающих его не только художников, но даже специалистов-исследователей византийского искусства нет никого, кто бы мог в этом отношении быть хоть сколько-нибудь ему полезен. Врубель обязан всецело необыкновенной остроте своего художественного наблюдения.

Богоматерь и Апостол Пётр в росписи «Сошествие св. Духа». 1884 г.

Здесь необходимо отметить одно удивительное явление. Нередко глубокие знатоки, влюблённые в византийское искусство, имеют чрезвычайно смутное представление о том, что составляет его сущность. Как только приходится в художественной практике применять свои знания, специалист, несмотря на огромную эрудицию, остаётся слеп к тому, что вложено неизменно прекрасного в византийском искусстве, и под видом стиля санкционирует вещи, решительно не имеющие с ним ничего общего. Оттого все наши реставраторские замыслы оканчивались всегда больше, чем неудачно. Солнцев, например, прекрасно знал русские и византийские древности, но то, что он воссоздал самостоятельно в Киево-Софийском соборе, ниже всякой критики и лишено какой бы то ни было художественной ценности. То же самое можно сказать и относительно других наших реставраторских предприятий.

Учёный специалист вполне законно и безошибочно пользуется своей эрудицией до тех пор, пока дело касается классификации и определения подлинно древних предметов. Но как только вопрос коснётся воссоздания иллюзии искусства прошлого, уверенность его исчезает. Его деятельность выражается тогда во внимательном наблюдении, чтобы не было отступления от той или иной археологической детали, а в главном, в архитектонике предмета, он остаётся рабом эстетических течений своего времени и, сам того не замечая, впадает в худший из анахронизмов. Этим только и можно объяснить существование у нас византийского стиля, который, начиная с сороковых годов прошлого века, в известной части нашего общества составляет предмет заботливых попечений.

Почти каждое десятилетие он меняет свой характер, и мы являемся обладателями особого византийского стиля или, вернее, целого ряда стилей, ничего общего не имеющих со своим первоисточником. Можно сказать больше – понятие о византийском стиле у нас настолько неверно и сбивчиво, что если бы теперь кому-нибудь пришло в голову украсить храм буквальными копиями хотя бы, например, с фресок Спасо-Нередицкой церкви, то это показалось бы величайшей ересью даже в глазах учёных специалистов, как это ни странно, всегда предрешающих вопрос о стиле и реставрации «согласно уровню развития современного искусства».

Как это ни удивительно, но из всех художников ХІХ века, века реставраций по преимуществу, только у одного Врубеля есть настоящий подход и истинное понимание этого стиля. Но он остаётся совершенно одиноким.

Приняв на себя руководство работами в Кирилловской церкви, Врубель сейчас же приступил к исполнению огромной композиции на коробовом своде хор – «Сошествие Св. Духа». Писал он без предварительного эскиза, пользуясь для общей схемы снимком с миниатюры Евангелия Гелатского монастыря, а для частностей – набросками голов, рук, ног и частей драпировок. Произведение это, проникнутое радостью откровения, серебрится, светится и переливает едва заметными радужными оттенками. Лица очерчены бесподобно. Они проникнуты восторгом созерцания. Отяжелевшие формы рук и ног ещё больше усиливают впечатления покоя и созерцания. Под «Сошествием Св. Духа» (под Космосом) кисти Врубеля принадлежит голова фигуры пророка Моисея, безбородое лицо которого, обрамленное пышной массой волос, приобретает особую значительность чрезвычайной близостью своего типа к «Демону». Демон Врубеля – властный, величавый, вечно мятущийся тревожный пророческий дух и как знаменательно его проявление в самом начале своего возникновения в образе пророка.

Здесь же на хорах в крестильне над заделанным ходом (откуда раньше спускалась лестница в алтарь бокового нефа) предстают перед зрителем два грозных ангела с лабарами. Навеяны они, по-видимому, снимками с ангелов мозаичной композиции Страшного Суда в церкви св. Марии в Торчелло. Среди древнерусских фресок родственны этим ангелам неспокойные, как бы охваченные порывом вихря апостолы церкви св. Георгия в Старой Ладоге. Рисунок ангелов вполне самостоятельный, Врубелевский, равно как и типы. Не на многих византийских произведениях искусства можно найти такую поразительную гибкость, остроумие и живость воображения в размещении складок. Равеннские мозаики и сюжеты императорского далматика в Ватикане принадлежат к этого рода памятникам. Ангелы эти исполнены так же, как сошествие Св. Духа, без подготовительного картона. Широкие леса преграждали стену посредине. Всю фигуру невозможно было наметить сразу. Они писаны по частям: сперва на лесах верхняя часть, а затем под лесами, не видя общего, нижняя часть. Художник мог увидеть свою работу в целом только тогда, когда леса совсем были убраны. Знаю это от самого Врубеля.

Ангелы с лабарами. Роспись в Кирилловской церкви. 1884 г.

Над входом в крестильню в полукруге изображение Христа, исполненное томительной сосредоточенности и внимания, представляет сильный контраст с мягким и глубоким, хотя и недоступным типом Христа в иконостасе. Сложная и лихорадочная работа этих немногих месяцев отразилась в необычайном масштабе и в умственной жизни художника, вот почему такая громадная разница в настроении двух типов Христа. А работа действительно огромная. Помимо указанных вещей он ещё должен был делать прориси более полутораста фигур для своих помощников на местах, где фрески были утеряны. Говоря словами Н. И. Мурашко, «он должен был, как главный дирижёр росписи храма, постоянно отвлекаться от своего труда, одному заметить, а другому и собственноручно поправить».

Наиболее любимая Врубелем вещь той поры – «Надгробный плач». Не могу без волнения вспоминать слова Врубеля, сказанные весной 1901 г. в Кирилловской церкви перед этим произведением: «Вот к чему в сущности я должен бы вернуться».

В «Надгробном плаче» заметно влияние одной из фресок Спасо-Мирожского собора. Только у Врубеля вся композиция упрощена, сообразно размерам аркосолии (небольшая ниша в стене паперти для умерших – форма, удержавшаяся в византийской архитектуре ещё со времён катакомб). Здесь выражают свою скорбь о Почившем три ангела. Фигура Христа помечена превосходно и вообще вся композиция необыкновенно торжественна своим царственным спокойствием.

Создавая в продолжении одного лета все эти монументальные произведения, Врубель в то же время проявлял светлый дар своей индивидуальности и в обращении с подчинёнными художниками и в частной жизни.

«Михаил Александрович, – пишет в своих воспоминаниях Н.И. Мурашко, – очень всех к себе располагал и внушил уважение к себе всей маленькой артели, работающей под его ближайшим контролем, удивительно умел всегда защищать её интересы, не задевая моих интересов, как хозяина. Как истинно интеллигентный человек, уважая себя, он уважал даже самого маленького члена нашей артели… Вечера проводили мирно в моей семье. Как будто сейчас я вижу перед собой балкон; кругом брошенный, запущенный старый сад. За чайным столом несколько молодых людей, группа детей. Михаил Александрович весело, мило шутил со всеми и отправлялся к себе в мезонин. В открытые окна мы слышали или – «Ночи безумные», или «Благословляю вас, леса» – популярные романсы того времени… Хорошо жилось в то время, все были молоды, полны сил, и не думали, как ужасно жизнь себя покажет некоторым из нас…»

Голова ангела. 1889 г.

К этому времени расцвета жизни и творчества Врубеля относится и удивительное его письмо к сестре, где он, пренебрегая всем, что им создано, полон радостным чувством будущего:

«Я был виноват перед тобой, когда не писал по месяцам из неумения распорядиться временем и по лени, и когда срок возрос чуть не до полутора года, да и причиною непростительный эгоизм, постановка головного сумбура впереди настоящих целей жизни. Один чудесный человек (ах, какие бывают люди!) сказал мне: «Вы слишком много думаете о себе; это и вам мешает жить и огорчает тех, которых, вы думаете, что любите, а на самом деле заслоняете всё собою в разных театральных позах…» Нет, проще, да и ещё в роде: «Любовь должна быть деятельна и самоотверженна…» Всё это – простое, а для меня до того показалось ново!

В эти полтора года я сделал много ничтожного и негодного и вижу с горечью, сколько надо работать над собою. Горечь прочь и скорей за дело. Дней через пять я буду в Венеции. Вот у тебя нет этих упрёков: вижу это по твоему лицу, которое сильно обрадовало меня своим спокойствием (я получил твой портрет). А сам я чуть не сегодня только начинаю порядочную и стоящую внимания жизнь. Немножко фразисто. Хорошо, что говорю это не седой измученный, а полный силы для осуществления фразы».

Фрагмент триптиха «Цветы». 1894 г.

«Перед самым отъездом в Венецию, в начале ноября 1884 г., Врубель заехал к родным в Харьков. Живыми чертами обрисовывает сына А.М. Врубель в письме к дочери своей Анне Александровне:

«Миша моложав, почти без усов и бакенбард, но вид у него не особенно здоровый – жалуется на мигрени. Нравственно он ободрился, чувствует силу таланта и уже не дорожит академией и карьерой через неё. Не знаю, хорошо ли это, говорит, что в академии закиснешь. Расположение духа как бы скучающее…»