8. Переезд в Москву

Яремич С. П.

«Москва, Москва!»

Радищев. Путешествие из Петербурга в Москву.

С осени 1889 года Врубель переселяется в Москву. Это произошло таким образом. Врубель из Киева ездил в Казань к заболевшему отцу и на возвратном пути остановился на несколько дней в Москве. Он нашёл здесь Серова, и тот стал уговаривать Врубеля не ездить в Киев, хвалил московскую жизнь, познакомил Врубеля с известным московским деятелем С. И. Мамонтовым, который содержал оперу и вообще интересовался новым искусством. Мамонтов предложил Врубелю поселиться у него, и Врубель, думавший пробыть в Москве лишь несколько дней, так и не уехал в Киев, захваченный московской жизнью.

Москва в то время занимала особое место в русском искусстве. Девяностые годы [1890-е] были временем, когда стала ощущаться бледность и односторонность жизненных идей тогдашней интеллигенции. Но задачи более высокой культуры были мало кому доступны: новые течения выражались в отворачивании от интеллигентских стремлений, в увлечении «широкой» жизнью, в увлечении искусством fin de siecle [конца века]. Купеческая, широко живущая Москва была более для этого благоприятной почвой, чем чиновничий и интеллигентский Петербург. И именно в Москве художники нового направления находили заказчиков и ценителей.

Таково было общество, в котором очутился Врубель, поселившись в Москве, и новое для художника положение должно было отразиться на его искусстве. В Киеве Врубель жил на свободе и в безызвестности, имея кое-какие личные отношения к людям, но вместе с тем обладая огромным запасом духовного уединения, главное же, художественного уединения. В таком положении было много, конечно, и трудного: создавая редкие по совершенству вещи, Врубель смотрел на них лишь как на пробы и попытки, и вещи эти уничтожались или оставались в виде эскизов. В ином положении очутился художник в Москве. Здесь впервые попал Врубель в среду, насыщенную новомодными веяниями, насыщенную честолюбием новизны. Здесь он должен был работать на виду, на заказ, окружённый критиками и конкурентами. Такая перемена не могла не отразиться на Врубеле. Вот как описывает он своё настроение в письме к сестре, писанном в девяностом году.

1-е мая.

«Нюта, дорогая моя, ты не должна очень сердиться, что я так давно тебе ни слова; хотя это преступление и не имеет названия. Страшно грубо.

Но что делать, когда моя жизнь всё ещё состоит только из опьянений да самогрызки и ворчанья на окружающее. Ужасно как-то ожесточаешься. Ты знаешь, я эту зиму провёл в Москве; и теперь здесь же. Васнецов правду говорил, что я здесь найду полезную для меня конкуренцию. Я действительно кое-что сделал часто из побуждения «так не дамся же»! И это хорошо. Я чувствую, что я окреп, то есть многое платоническое приобрело плоть и кровь. Моя мания, что непременно скажу что-то новое, не оставляет меня, и я всё так же, как помнишь в том стихотворении, которое нам в Астрахани или в Саратове (не припомню) стоило стольких слёз, могу повторить про себя: «Ou vas tu? je n’en sais rien» [Куда ты идёшь? Я ничего не знаю об этом]. Одно только для меня ясно, что поиски мои исключительно в области техники. В этой области специалисту надо потрудиться, остальное всё сделано уже за меня, только выбирать».

Портрет С. Мамонтова. 1897 г.

С переездом в Москву и в жизни, и в искусстве Врубеля начинается перелом, – кончается время юности, наступает зрелый возраст. Наставшее новое было и положительным, и отрицательным. В уединённой мысли и творчестве Врубеля киевского времени было поразительно тонкое и сложное чувство жизни, и Врубелевские вещи этой эпохи полны непревзойдённого, чудного строя. Но видно всё же, что эти редкие по совершенству произведения ещё не окончательное проявление художника. Врубель должен был достичь ещё большей широты и осязательности в своём творчестве. Попав в среду новых течений и сталкивающихся интересов, Врубель должен был стать решительнее, практичнее. Исчезла та, уже слишком высокая, взыскательность, которая мешала ему на чём-либо остановиться; теперь Врубель смело выполняет представляющиеся замыслы. Но не могла сохраниться и вся сложность, и тонкость настроения предыдущей эпохи. Творчество Врубеля напрягается, но вместе как бы тяжелеет. Теперь оно уже не так сверкает праздничным строем искусства Возрождения. И всё же оно развивает ту же основную художественную тему, выражая её в мощных и поразительных, но менее уравновешенных созданиях.

Демон. 1890 г.

Первые московские произведения были как бы завершением, хотя и неполным, киевских замыслов. В 1890 году Врубель наконец написал Демона, после столь долгой работы над этой темой в Киеве. Об этой картине Врубель пишет сестре тем же летом девяностого года: «Вот уже с месяц я пишу Демона, т. е. не то, чтобы моего монументального Демона, которого я напишу ещё со временем, а «демоническое»: полуобнажённая, крылатая, молодая, уныло задумчивая фигура сидит, обняв колени, на фоне заката и смотрит на цветущую поляну, с которой ей протягиваются ветви, гнущиеся под цветами».

В этом «Сидящем Демоне» выразилась зрелость и полнота творчества Врубеля. И по гармоничному, лиловато-смуглому колориту, и по поразительной силе и энергии рисунка, – это произведение первой величины. Здесь в первый раз с такой ясностью выражается в творчестве Врубеля идея громадности: фигура Демона с превосходно изогнутыми, тяжёлыми руками полна нечеловеческой мощи. Это момент боевой сосредоточенности искусства Врубеля: он сам полон напряжённых сил, и не знает ещё, куда направиться. И Демон его громадный, мускулистый и недвижный сидит, обняв колени, в немом раздумье.

Вскоре после этого Врубель получил заказ на иллюстрации к Лермонтову. «Я теперь занят», пишет он, «иллюстрациями к Лермонтову в издании иллюстрированного Лермонтова Товариществом Кушнерёва. Ты можешь прочесть объявление об этом издании в мартовской книжке «Русской Мысли». Мучаюсь и работой, мучаюсь и порывами к кубку жизни».

Издатели задались целью сделать это издание «по возможности характерным и самостоятельным в художественном отношении», как говорится в предисловии, и обратились к целому ряду художников: Сурикову, Репину, Серову, Поленову, Васнецову и т.д. Они обратились также к Врубелю, и благодаря этому сделали своё издание действительно исторически памятным. В издании есть недурные рисунки других художников, но только Врубель создал нечто поразительное. И с чисто технической стороны эти рисунки представляют удивительное по блеску и изяществу разрешение художественной задачи иллюстрации. Врубелю принадлежат 13 иллюстраций, – из них около половины относятся к «Демону». Всё вместе составляет цикл, полный силы и значительности.

В этих произведениях, в «Сидящем Демоне» и иллюстрациях к Лермонтову, выразились замыслы, давно уже занимавшие Врубеля, только чудная лёгкость киевского времени заменилась большей мощностью и напряжённостью. И сам Врубель в эти первые московские годы жил повышенной жизнью, переходя от общительности к напряжённой сосредоточенности.

Демон. Фрагмент рисунка «Танец Тамары» (иллюстрация к «Демону» М. Лермонтова). 1890 г.

Рисунки к Лермонтову относятся к 1890 г. Увидели они свет благодаря заступничеству П.П. Кончаловского, имевшего влияние на издателей и принимавшего участие в издании. Познакомил Врубеля с Кончаловским Серов. У Е.П. Ясеновской, урождённой Кончаловской, прекрасно сохранились в памяти многие эпизоды, сцены, слова и выражения Врубеля, бросающие очень яркий свет на первый год его московской жизни. Несколько ценных подробностей помнит также и В.П. Кончаловская. На отца Е.П. и В.П. произвело сильное впечатление знакомство с Врубелем. Когда Кончаловский зашёл к Врубелю, то увидел небольшого роста человека в чёрной шелковой шапочке на голове, который что-то работал, но, увидав гостя, сейчас же бросил работу, засуетился, вытащил эль и поставил на стол (всё английское в то время его увлекало) и Демона вытащил.

Кончаловский так был пленён Врубелем, что сразу же пригласил его к обеду. А дня через три он явился со своим рисунком Казбича, мчащегося на коне. Отец Е.П. убедил Врубеля переехать поближе к ним и снял для него комнату внизу под своей квартирой. Врубель переехал и началось очень весёлое и оживлённое время. Ровно год бывал он каждый день у Кончаловских, а потом исчез. Всё время находился в обществе молодёжи и принимал участие во всех забавах и занятиях. Набрасывался он всегда на всё с увлечением, но в особенности любил театр.

У Кончаловских была маленькая домашняя сцена. Вздумали ставить «Севильского цирюльника», Врубель в один день сделал декорации (переделал какие-то русские пейзажи), из ломберного стола сделал клавесин, который с зрительного зала производил полную иллюзию. Страшно любил Шекспира. Намеревались однажды играть «Комедию ошибок». Врубель хотел играть все роли – мужские и женские. Кто-нибудь из барышень начинал читать роль, он говорил: «это недостаточно страстно, она не может играть». Дузе он ненавидел. Говорил: пойдите в любое общественное место в Италии и найдёте таких сколько угодно.

Он был очень музыкален, но пел неприятно. Мог петь целые дни. Страшно любил «Руслана и Людмилу» и «Кармен». «Степь» была его коньком, он постоянно носился с этой вещью. Любил также «Ад» Данте и Эдгара По – бывало прочтёт «Золотого жука» или «Бочку Амонжильяд» и приходит и рассказывает – пугает. Увлекался также Шопенгауэром. Но самое сильное впечатление на него произвела драма Ибсена «Привидения», которую Врубель прочёл в рукописном переводе вместе с Еленой Петровной в 1890 г. Часто возвращался к этому произведению и приравнивал жизнь героя к своей собственной. И действительно, помимо грозного, совершенно Врубелевского финала, в этой пьесе есть слова и отдельные выражения, в которых намечается весь характер Врубеля. Всё время «вечно и всегда» мечтать в своих творениях о радости жизни и в то же время чувствовать над собой страшную грозу, которая может разразиться в любой момент – в этом основной тон великой драмы художественного вымысла и действительности.

Рисунки к Лермонтову проходили с трудом и только благодаря тому, что Кончаловский их отстаивал, они вошли в собрание сочинений. Если Врубель сам отвозил рисунки, их браковали или требовали переделок. Однажды, показывая свой бесподобный рисунок – «Дуэль Печорина с Грушницким» – он с сарказмом представлял, как будут критиковать: «Что это, сюда луна упала? И зачем черви вокруг?» Его обычное пламенное свойство не могло не поразить Е.П. В один из вечеров по обыкновению сидели за чаем у Кончаловских, Врубель вдруг встал из-за стола, пошёл в кабинет отца Е.П., взял чернила и сделал Печорина на диване – тот самый лист, который вошёл в издание сочинений Лермонтова; и сделал в полчаса, а может быть, в час и, показывая барышням совершенно законченный рисунок, спрашивал: «Что, можно в этого господина влюбиться?»

Общество художников ненавидел, но и к себе относился с неумолимой строгостью и почти с жестокостью. Некоторые вещи свои ненавидел, издевался над ними, резал ножницами по куску, – так он сгубил много своих произведений. Иногда говорил: «Если бы я был богат, бросил бы живопись, поселился бы навсегда в Риме и ходил бы из одного кафе в другое». Выражал также иногда желание, чтобы все музеи погибли: «Надо, чтобы перестали перелистывать искусство прошлого, тогда нас признают».

Художник, всецело проникнутый стремлением ко всему жизненному и живому, с ненавистью относился к явлениям омертвелого порядка. Поэтому у него и было развито враждебное чувство к музеям. Врубель говорил однажды В.Д. Замирайло по поводу своей «Сирени», что он бы не хотел, чтобы его картина попала в музей, потому что «музей – это покойницкая»; он хотел бы, чтобы вещь была вделана в стену в жилом доме и совершенно слилась со стеной и была бы одна. Нет надобности повторять, насколько высоко было понимание Врубелем старого искусства. Но ему была противна игра в культ старого искусства потому только, что оно старое. Мастер не мог не видеть и не чувствовать, какой огромный вред наносится этой лицемерной любовью живому художнику и его искусству.

Скульптура «Роберт и Бертрам». 1896 г.

С 1891 г. Врубель сближается с семейством Мамонтовых. С ними он жил и за границей, где провёл, главным образом в Риме, конец 1891 г. и первую часть 1892 г. В Москве Врубель постоянно исполнял для Мамонтова различные заказы и жил в его доме. «Обстановка моей работы превосходная, – пишет он сестре, – в великолепном кабинете Саввы Ивановича Мамонтова, у которого я живу с декабря. В доме, кроме его сына студента, с которым мы большие друзья, и его самого наездами, никого нет. Каждые 4-5 дней мы отправляемся дня на 2-3 гостить в Абрамцево, подмосковное, где живёт мать с дочерьми, где и проводим время между кавалькадами и спаньём». Врубель был дружен с сыном Мамонтова; после его смерти он так пишет о нём сестре:

«Сейчас я даже совсем один, семья Мамонтовых уехала в Киев, посмотреть на работы по исполнению во Владимирском соборе орнаментальных эскизов сына их Андрея Мамонтова, чудесного юношу, полтора месяца тому назад скончавшегося здесь, в Абрамцеве, от отёка лёгких. Много-много обещавший юноша; я, несмотря на то, что чуть не вдвое старше его, чувствую, что получил от него духовное наследство. А может, это только впечатление вообще той семейной среды, у которой и он душевно питался».

В эти первые московские годы Врубель вёл деятельную, временами оживлённую жизнь, но часто также был в мрачном настроении духа. Он был ещё на перепутье и не выработал той странной уравновешенности, которой отличался в конце 1890-х годов. И он ощущал потребность в уединении. В 1893 г. сестра художника, Анна Александровна, переехала жить в Москву. Она отправилась в дом Мамонтова разыскать своего брата: к ней вышел Коровин; Врубель уже не жил у Мамонтова, он устроился самостоятельно. Сестре Врубель был рад. Они жили отдельно, но Врубель, особенно первое время, приходил к сестре по вечерам почти ежедневно.

«Часто он приходил, – рассказывает Анна Александровна, – и сидел совершенно молча, ничего не говоря. Ему было приятно, что сидит со мной, но он был так мрачно настроен, что не разговаривал».

Так сосредоточен и напряжён был дух Врубеля, но ещё должен был он найти выход и провести несколько спокойных, уравновешенных лет в занятии своим искусством.

Автопортрет. 1904 г.