Любовная переписка

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

Кирилл Петрович, как сам свидетельствовал, был холерической комплекции, это он, как известно, начитал в Брюсовом календаре и, поверив планету, под коею родился, нашел все совершеннейше справедливым. Следовательно, посердясь на Ивана Семеновича несколько часов, а много – день, наконец, простил бы его и, взяв с него слово не целоваться более с Пазинькою и не произносить подобных дерзких слов, принял бы его в прежнюю ласку и убедил бы к тому Фенну Степановну. Все это было бы, я знаю, непременно, если бы Иван Семенович замолчал и предоставил бы времени уладить все; но он не замолчал, не оставил дела, а принялся действовать.

Благоразумные и осторожные родители, проводив Ивана Семеновича, призвали к себе Пазиньку и, не подозревая, чтобы он ей говорил что-либо о замужестве, и, не предполагая никак, чтобы они имели свидание у пруда, где водятся утенки, не расспрашивали ее ни о чем, а только строго запретили, чтобы она уклонялась от всякой встречи с Иваном Семеновичем, не слушала бы слов его, если бы он паче чаяния вздумал говорить о чем.

– А целоваться – и сохрани тебя бог! – промолвила Фенна Степановна. – Иное дело, против твоей воли, как поцеловал тебя Иван Семенович: тут ты не властна. Это было и со мною: я еще была в девках; проходили через наше село легкоконцы, и к батеньке собралось офицеров тьма-тьмущая. Я боялась к ним и глаза показать; сижу в своей горнице, как вот и вошел ко мне один офицер и говорит: «Ах, какая хорошенькая барышня! поцелуй-де меня». Я чтобы отвернуться от него, а он меня и поцеловал, да раза три, и все насильно, да и пошел от меня «негляже». И кто он такой – я и по сей день не знаю, только помню, что очень красивый был…

– Какие вы, маточка, нелепости рассказываете, да еще и при дочери, – сказал хмурящийся Кирилл Петрович.

– А что же, душечка, что правда, то правда. Я это в наставление ей пересказываю. Иное дело насильно, а другое дело целоваться по согласию. Я ей это строжайше запрещаю.

– Не поцелуи и свидания только, – заметил Кирилл Петрович, – но опасна и всякая переписка и пересылка. Подтвердите ей и вы, маточка, да и сами прилежно присматривайте, чтоб не было какого шпионства, подобно как в армии христиносов. Это ужас, что там делается. Если бы не предатели, давно бы уже ни одного карлиста не осталось. Я вам, маточка, расскажу один пример. Когда христиносы…

– Да полно, душечка, с вашими мериносами… или как они у вас!.. Я вам, Кирилл Петрович, не наудивляюсь; человек вы с таким умом, а всегда говорите нелепости. Что нам нужды до чужого государства, которое, я думаю, на краю света и в котором, наверное, нам никогда и быть не достанется? Да пусть они хоть все перережутся! Нам своя беда ближе. Лишь бы любовного свидания не было, а за переписку я не боюсь; хорошо я сделала, что исхитила Пазиньку из разврата, взяла из дому Опецковских: там она не только писать, да и читать, что умела, верно, позабыла. По мне.

Пазинька внимательно слушала рассуждения матери своей, а думала свое. Она очень хорошо читала, и даже рукописное, привыкши разбирать четкую руку Ивана Семеновича, когда он ей переписывал какие стишки; а если ей нравилась в книге какая песенка, любовные изъяснения, так она выписывала их к себе, сначала удивительно безобразными буквами, а далее-далее, занимаясь беспрестанно и, подражая почерку Ивана Семеновича, начала писать уже так, что хотя и с трудом, но разобрать написанное ею можно было.

Итак, слушая родительские наставления и следуя совету сердца своего, в первый раз любящего и уже испытывающего жестокие гонения, Пазинька поставила себе правилом: не отыскивать Ивана Семеновича, а если он встретит ее сам, она не виновата. При таком случае самой не целовать его, а если он поцелует, она не виновата: так маменька рассудила. О переписке же, как не было решительного запрещения, то Пазинька предоставила это обстоятельствам и случаю, который вскоре и открылся.

Пришедши к себе в комнату, она очень грустила, что не скоро, а может и никогда, не увидит Ивана Семеновича; она поплакала; потом оторвала от одного письма, к отцу ее писанного, чистые пол-листочка; за неимением карандаша, начертила булавкою две линейки, приискала выкинутые из отцовского кабинета порченые перья и начала писать по линейкам следующее:

«Ваня мой! Я все плачу, а все видеть вас хочу. Как бы нам увидеться? а то я умру!»

И без трех клякс на этих двух строчках трудно было всякому прочесть их от множества ошибок, недописок, неправильного переноса слов; но Иван Семенович прочел их. Как же он получил это любовное послание? Самым обыкновенным образом.

Пазинька, хотя и крепко измучилась, уладивши написать эти две строки, но придумала средство доставить их по принадлежности. Призвала свою Дуняшу и чистосердечно открыла ей свои мучения и необходимость доставить эту записку милому Ване.

– Отдавши записку секретно, – так приказывала невинная и неопытная Пазинька, – чтоб ни батенька, ни маменька и никто не видели, скажи ему, чтоб через тебя сказал, жив ли он еще, так же ли плачет, как и я, и как думает со мною увидеться? Пусть на словах все скажет, а не пишет; я писанного не разберу, и попадется кому, так беда. Услужи мне в этом, Дуняша, и посекретничай. Я, вышедши замуж за моего Ваню, возьму тебя с собою и выдам замуж за славного жениха.

Дуняша, обольщенная такою лестною наградою и почитая, что она уже непременно будет за подмеченным ею унтер-офицером Плескачевым, красивее коего она во всей роте не находила, поспешила услужить барышне своей – и, взяв от нее любовную цидулочку, пошла через сад с тем, чтобы, выйдя из саду, перейти плотину и там, за рекою, у квартирующих солдат допроситься пана капитана и вручить ему послание.

Надобно сказать, что у Кирилла Петровича близ дому находился сад или – лучше сказать – фруктовый лес. В нем напичкано было деревьев лучших сортов и разных наименований яблок, груш, слив, черешен, вишен, смородины, агрусу (крыжовника), малины и всего прочего. Этот сад был на семи десятинах; кроме деревьев с плодами, в нем было несколько прудов, где содержалась отличная рыба на случай пиршеств или приездов отличных гостей в постные дни. На других прудах пребывали гуси и утки, как уже об одном таком пруде нам известно по встрече Пазиньки с Иваном Семеновичем.

В саду этом не было ни аллей, ни куртин, ни гротов, ни беседок, а только протоптаны были узенькие дорожки от главного входа в сад к реке прачками, к прудам птичницами, к бане, к голубятне и к некоторым развесистым яблоням, в тени коих были простые некрашеные скамейки и без спинок. На этих скамейках, изгнанный поломойками из дому, Кирилл Петрович каждую субботу решал судьбу Испании, проклиная карлистов, когда начитывал в газетах торжество их.

Через этот-то сад пробиралася Дуняша, как вдруг столкнулась с Иваном Семеновичем, в мрачных мыслях бродившим по многочисленным дорожкам, протоптанным в разных направлениях. Он, бедненький, загоревался у себя в квартире так же, как и Пазинька в доме, и пошел в господский сад бродить, ожидая, не встретится ли с ним кто, могущий передать Пазиньке о страданиях его… Как вот Дуняша, к отраде его, вручила ему письмо барышни своей.

Кроме врученного письма, Дуняша со всею точностью передала все вопросы Пазинькины:

– Живы ли вы? плачете ли по барышне, как они по вас? и как вы думаете с ними увидеться? Только не пишите ничего, а все мне перескажите, а я барышне передам.

Иван Семенович и начал поручать Дуняше свои горести, печали и предлагал Пазиньке средство, как вечером, незаметно ни от кого, пробраться в сад, где он «уверит ее в сильнейшей страсти своей, лютом отчаянии и поговорит о средствах к преодолению всех горестей…»

– Не донесу всего, ей-богу, не донесу! – прервала его Дуняша. – Вы мне такого наговорили, что я и в пять год не расскажу.

– Что же мне делать? – вскрикнул Иван Семенович.

– Как себе знаете, так и делайте, а я не могу всего пересказать, – сказала Дуняша и хотела уже возвратиться домой.

– Постой же и выслушай внимательно, хоть это и перескажи барышне, что я к ней все напишу обстоятельно и завтра пришлю рано письмо. А ты ожидай моего денщика здесь.

– Вот это понимаю и перескажу барышне, а завтра, как солнце взойдет, так и присылайте письмо: я здесь, под этою яблонею, буду ожидать.

С тем они расстались, и посланница пересказала подробно о всех условиях с Иваном Семеновичем.

– Смотри же, Дуняша, не проспи! – сказала Пазинька и отворотилась к стенке, не с тем, чтобы спать, а погоревать и проплакать всю ночь, что и исполнила во всей точности. Бедняжечка!

Не во сне провел и Иван Семенович эту ночь! Нет, он также вовсе не спал, а приготовлял письмо к своей возлюбленной. Сперва надобно было письмо сочинить так, чтобы она поняла его, а потом и переписать, чтобы она прочла его свободно. Много было трудов Ивану Семеновичу, но он достиг своей цели и окончил письмо гораздо уже по восхождении солнца.

Примітки

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 225 – 229.